«Важно создавать свою историю»

— Относительно. Творческое у меня только последнее поколение. У мамы всегда была мечта – танцевать. В то время не престижно было заниматься творчеством, поэтому ее отдали учиться на педагога. Но она втихаря убегала танцевать. А там встретила моего отчима, с которым позже стала вместе работать. Я с ним познакомился уже в Израиле, на гастролях. Там увидел, как родители танцуют, и мне это дико приглянулось. Причем понравился не сам процесс танца, а копировать их. Я периодически рассаживал весь коллектив, а когда вернулся, то бабушку с дедушкой – просто хватал всех, кого найду, – брал разные костюмы, подбирал музыку и танцевал. Хотя, по факту, это была пародия на то, как танцевали родители.

— Да, мне нравилось внимание. Ну мне так кажется, это уже если анализировать спустя время. Мне хотелось что-то делать на сцене. Не так важно, что именно, главное – на тебя смотрят, а ты что-то показываешь. Когда я учился в первом классе, родители работали на елках. Ну и я к ним ходил. Причем я эти елки столько раз посмотрел, что запомнил весь спектакль наизусть. И сделал со своими одноклассниками такой же. Просто весь текст им надиктовал, они записали, и мы поставили спектакль.

— Скорее всего. Просто так случилось, что первыми были танцы. Меня сводили на какой-то концерт, где выступало много разных коллективов. Там был ансамбль Локтева (прим. ред.: ансамбль песни и пляски им. В.С. Локтева), и я, глядя на них, начал подтанцовывать. Со мной тогда бабуля была, она увидела это и спросила: «Ну что, хочешь так?». Я говорю: «Да». Она меня, собственно, в этот ансамбль и записала. Я год туда проходил. Потом с гастролей вернулись родители, сходили на отчетный концерт и решили, что уже лучше сразу дать мне профессиональное образование. Чтобы это не студия танцев была, а конкретно хореографическое училище. Там все расписание построено было так, что общеобразовательные предметы чередовались с хореографическими. У нас был и классический балет, и народные танцы, и исторические. Все это в одном месте, и ребенок занят.

— Это просто стечение обстоятельств. Я сюда попал, как, в принципе, и в профессию – довольно-таки случайно. Ну конечно, случайности не случайны, у кого-то явно был на это умысел. Но для меня это со стороны выглядело – ой, блин, прикольно.

То есть, я опоздал на вступительный экзамен в балетное училище. Я тогда уже работал в театре и решил, что нужно получить какое-то высшее образование, так у меня среднее специальное было. Решил, что пойду на хореографа, педагога. Я знал, как проходит экзамен – все по очереди заходят и делают комбинации под аккомпанемент. Вот и решил, что подойду, когда подойду, какая разница. А оказалось, что это было очень важно для мастера, который набирал, чтобы все зашли одновременно. Естественно, он решил, что я необязательный. И все. Я не добрал должного количества баллов на экзаменах. Подходил даже к декану, говорил, что все это странно. Мне ответили, что мастер просто не хочет меня брать. Я подумал, окей, не хочет и ладно. И спасибо ему большое за это решение.

Время еще было, поэтому начал думать куда еще можно поступить. И на тот момент моя девушка рассказала, что ведется набор в ГИТИС, добирают курс на заочное. Я нашел через знакомых педагога, режиссера театра на Таганке, с ним мы три раза позанимались, подготовили программу, и я поступил.

И только когда уже попал внутрь этого всего, понял, что мне открылся абсолютно новый мир. Где удивительная, своя, другая, не похожая на то, с чем мне приходилось сталкиваться ранее, атмосфера. Меня тогда это очень сильно увлекло. Я параллельно и учился, и танцевал, но все больше и больше, с каждой сессией, с каждым днем, понимал, что меня тянет туда.

То же самое с Театром на Юго-Западе. Я сидел и просто – хочу в театр, в театр хочу. А это сложно. Нигде никого не смотрят, ничего не складывается. Я на Таганку пробовался, и меня слили в последний момент, так и не попал туда на прослушивания. И тут на съемках девочка говорит: «Тут Театр на Юго-Западе набирает». Я слышал об этом театре, конечно же, но никогда не был. Оказалось, что у меня есть общие знакомые с Максимом Лакомкиным, я тут же с ним связался. Говорю, так и так, собираюсь прослушиваться в театр, можно походить на ваши спектакли? Он мне делал пригласительные, я просто приходил и смотрел.

А потом было прослушивание. Сейчас это как-то по-другому происходит, а тот раз был первый после смерти Валерия Романовича (прим.ред.: Беляковича). Пытались набрать новых артистов и решили сделать большое прослушивание. Нас там было что-то около ста восьмидесяти, а то и двухсот человек. И происходило все в два дня. Они в первый день отобрали какое-то количество людей и отправили на второй тур. Сказали, будет задание – выберите фрагмент из спектакля и подготовьте его. И в итоге взяли сначала четверых, а потом потихонечку, по разным причинам, люди отсеялись. На данный момент из всего того призыва я остался здесь один. Так что я прошел конкурс из двухсот человек, чтобы попасть сюда.

— Было не просто несколько составов, а даже несколько редакций. Абсолютно разных, потому что самая первая, с которой все начиналось, была совсем другой. Спектакль, к которому отсылаемся мы – он не самой первой редакции, а более поздний, когда мужчины стали играть женские роли.

— Ну, как по мне – да. Это еще одна редакция. Хотя лучше о таких вещах спрашивать режиссера, но для меня это просто еще одна редакция. Нам дали на откуп какие-то вещи – переходы, создания пластических этюдов и вообще различной движни. Я там даже поучаствовал как постановщик хореографической части. Мы накидывали свои придумки и фишки – замедленные драки, танцы, реп, – на форму, которая была сделана создателем театра. Там многое от себя, но суть осталась та же. Единственное, добавились несколько персонажей, которые создавались здесь и сейчас. А у нас все равно было понятно, был ориентир. И поначалу это была в большей степени копирка рисунка артистов, которые играли до. Но вот сейчас, спустя какое-то время, мы уже стараемся как можно больше привнести от себя.

Я старался не засорять себе голову придумками других. Один раз посмотрел старую редакцию и то, какую-то из последних. Потому что по крайне мере я начинаю обезьянничать. А это не нужно. Важно создавать свою историю.

Чем классный этот материал и почему его дали именно нам, условно молодому поколению, – там есть много пространства для импровизации. Ты можешь себе позволить все что угодно, материал позволяет. Можешь наигрывать до бесконечности, и это будет в формате жанра смотреться нормально. У тебя нет никаких границ. Если ты максимально идешь от себя, то зрителю это заходит гораздо больше, он чувствует какую-то сопричастность с тобой. Мне кажется, на таком материале очень правильно познавать всю Юго-Западную историю.

— На самом деле, это изначально было заложено в тех, старых редакциях. Там были моменты, где артистам это позволяли – тут место для импровизации, почему нет. Просто надо делать по-своему, вот и все.

— Люси, Артура Хачатрян – этого персонажа тоже не было. Вернее, у Гоголя он был, а здесь вот, в старых редакциях, не было этого заики Пантелеева. Он у Артура классный, мне очень нравится. Такой объемный и хороший. И ему отчасти проще, потому что не на кого ориентироваться. Есть только Артур, который здесь и сейчас придумывает образ, и у него нет никакого визуального бэкграунда.

— Мне кажется, без разницы, на самом деле. Это просто персонаж. Просто в каких-то случаях, мистических, например, историях, у тебя есть огромное поле для придумок. Но по итогу это все равно совокупность наблюдений, понимания цели и задачи персонажа. Что он здесь делает, к чему стремится конкретно в этой сцене, конкретно в этом спектакле. Надо придумать, откуда, что, почему. В этом случае, например, я увидел костюм и пошел больше от внешнего образа. Эта ее довольно печальная вуаль, траурная. Подумал: «Наверное, у нее муж умер». И поэтому она, скорее всего, и занялась профессией свахи. «Я вот всех-всех-всех переженю. Все будут счастливы. Я вот никогда не буду уже счастливой, а вы будете». И вот тогда ей сразу все происходящее важно, есть мотивация, ради чего стараться.

— Странно было бы ориентироваться на оригинальный текст, учитывая то, что там бабушка. А здесь сразу вырисовывалась какая-то фурия, которая носится, танцует.

— Для этого театра – да. По крайней мере, для Валерия Романовича. Насколько я знаю, это была довольно частая история, когда спектакль ставили в очень сжатые сроки. Потому что он наверняка очень хорошо понимал, что и о чем. Ну и коннект хороший с артистами был. Они всегда его понимали без слов. Он только «а», а они уже договаривали слово. Мне кажется, в этом и кроется весь секрет. Тут есть ощущение семьи, где все очень близки друг другу, какой-то правильный баланс. И это помогает.

У нас в курилке есть цитаты выписанные, артисты записывали за Валерием Романовичем. И там одна фраза, не буду прямо дословно цитировать, потому что она не очень приличная. Но смысл в том, что то, что долго делается, то не очень хорошо выходит.

А еще, мне кажется, это от человека зависит. Есть люди, которым сложно усидеть на месте, чем-то одним заниматься долгое время. Есть заряд на короткое время – сделал за две недели быстро, и дальше. Следующее что-то делать, другое, новое. А есть люди, которым наверняка надо, которые будут годами, десятилетиями что-то искать в материале, копаться. Просто другой образ мышления.

— Да. И мне кажется, это правильно. Мне, как артисту, такой подход гораздо ближе, чем месяцами сидеть, что-то вымучивать. Лучше быстро, здесь и сейчас.

Но нам в конкретно этой ситуации с «Женитьбой» было проще, потому что это готовый по сути спектакль. За две недели придумать фишки и переходы, наполнить какими-то вещами — не так сложно. Потому что это украшательство. Дольше всего в постройке фундамент создается, а он уже был, нам надо было просто надстроить стены и обои поклеить.

— На самом деле, это очень классно, что мы сплотились именно на «Женитьбе». Мы и до этого между собой все время общались. Друг к другу на праздники ездили, все время какие-то посиделки. Но тут мы начали создавать что-то вместе, и этот коллективный труд еще больше сплотил нас как команду.

— Как раз «Женитьба» – первый спектакль, где я начал хореографию ставить. До этого всегда привлекались хореографы со стороны. А вот тут то ли Олег Николаевич решил, то ли Ольга Викторовна, так или иначе, семейным советом, пришли и предложили: «Хочешь попробовать?» А я с удовольствием.

И вот теперь еще «Щелкунчик VS Мышиный король». А так пока больше нигде. Хотя мы недавно делали спектакль «Средства Макропулоса». Но там были приглашенные хореографы, которым уже изначально обещалось, что они будут заняты. Поэтому, наверное, было бы нехорошо обойти их стороной.

— Это классно. Это то, ради чего ты этим занимаешься. Сначала ты для людей что-то делаешь, а потом эти люди тебя выбирают. Это безумно приятно.

— Наверное, полноценно я это ощутил, когда оказался в театре Вахтангова. Правда. Смотришь вокруг и думаешь: «Ох, ничего себе». Я же здесь как-то оказался. Оглядываешься, видишь, какие люди вокруг тебя. На сцене Чурсин награду получает, вот Писарев вышел. И в моей номинации – Спивак, Стоцкая. И в этот момент понимаешь – я часть всего этого. Вот так в подвале чем-то занимаешься, а тут, оказывается, это всем надо. Я, наверное, первый раз такое ощутил.

Обычно спектакль проходит, какие-то цветы, что-то где-то люди постят в запрещенных соцсетях, тебя отмечают. Но это уже более привычная история, обычный быт. А тут да. Ощущаешь масштабность всего этого. Особенно, учитывая, насколько малочисленное у нас тут, к сожалению, пространство.

Спасибо огромное и зрителям за все это, и за то, что Олег Николаевич решил нас в эту премию впихнуть. Честно, мне бы в голову не пришла такая задумка – взять мужиков и отправить в список женской премии.

— Да вообще неожиданно. Честно, я прямо не ожидал. Я уже входил в лонг-листы, но чтобы когда вас трое остается – в первый раз такая история. Особенно, когда такая необычная номинация. Конкурентки еще такие, я даже когда лонг-лист смотрел, то думал, ну, мне там ловить нечего. А потом смотрю, я в шорт-листе. И Бабенко нет, и этой, и этой... так, стоп!

— Да это просто было – хочу сделать эту историю. Никто ее делать не хочет, а я хочу. Мне всегда была интересна эта часть работы. Потому что я часто помогал в создании номеров, конкурсов, еще каких-то вещей. Сторонне, не в театре. Мне нравился сам процесс руководить. Вот ты говоришь, а в итоге из этого что-то складывается – о, классно, теперь это целая история. Она живет, а ты ее, получается, сделал. Это как гончарным делом заниматься. Вот ты сделал горшок, а потом вышел им полюбоваться. Но когда ты играешь на сцене, то ты условные два часа любуешься этим гончарным творением, а потом его нет, все, выбросили. И ты в пустоте немножко.

А режиссура – это какая-то другая история. И это вообще не потому, что мне о-о-очень надо что-то вам сказать. Мне процесс интереснее, чем научить. Мне кажется, если ты идешь с позиции «мне есть что вам сказать», то ты учитель.

— Ой. Это та история, которая сразу в меня попала. И периодически у меня возникала в жизни, и я ее периодически перечитывал. Очень мало, на самом деле, произведений, к которым я возвращаюсь. Понятно, что это вроде как детская, наверное, даже философская отчасти притча. Но она мне всегда была интересна. Я не помню, когда первый раз ее прочитал, потому что я довольно регулярно к ней возвращался. Поэтому тут сложно сказать.

— Просто так сложилось. Просто мы всегда хотим нести добро в мир.
Это вообще было параллельно и никак не связано. Но это нормальная практика для нашего театра. У нас регулярно помогают детским домам, передают вещи. Мне кажется, это одна из основных задач театра – нести добро.

— Ну, значит, все. Расходимся.

Когда-то да, у меня была такая цель. Это было, условно, как с «Маленьким принцем», сразу после того, как прочитал книгу, в голове – а как бы можно было сделать этот спектакль. Мне была интересна сама история, переходы. Это прямо интересно играть – что у него происходит внутри, терзания внутренние и прочее.

Потом получилось, что я пришел сюда, в театр, а тут этот спектакль уже идет, уже кто-то другой играет. Ну ладно, ну что ж, клево. А потом раз, и получилось, исполнилось.

— На самом деле, вот таких историй, что есть роль мечты и прочее – такого нет. Потому что все классно. Любой вызов – это здорово. Вот вроде мечтал играть Дориана, а на самом деле больше всего люблю играть Владимира в «Циниках». Это такая история, что неважно. Ты вдруг можешь найти роль, которая будет безумно интересна, а ты до этого о ней не думал никогда. Поэтому, что тут загадывать.