ОЛЬГА ВОРОНИНА
«Смелость — это главное. Если у тебя есть талант, но нет смелости, это очень сложно»
Ольга Воронина — актриса театра и кино. В этом году она сыграла в фильме Кирилла Серебренникова «Петровы в гриппе», который вошел в основной конкурс Каннского фестиваля. Показ кинокартины состоится 12 июля, а российские зрители смогут увидеть ее 9 сентября в кинотеатрах. Мы поговорили с Ольгой о съемках картины, ее отношении к театру и кино и будущих творческих планах.
— Уже стартовал Каннский кинофестиваль, и в основной конкурс включен фильм с твоим участием. Как ты к этому относишься, какими эмоциями и впечатлениями можешь поделиться?
— Я очень горжусь, что приняла участие в этом фильме. Это мой первый полноценный полный метр, и я счастлива, что режиссер этой картины именно Кирилл Серебренников, потому что мой настоящий вход в «большой» драматический театр состоялся также благодаря Кириллу Семеновичу. И в этом для меня абсолютно судьбоносный знак. Безусловно, я люблю этого человека. Конечно же, круто сняться в фильме, премьера которого состоится в основном конкурсе в Каннах, и играть там необычную роль. Я считаю это нашей общей победой и моей личной.
— Есть ли у тебя какие-нибудь фавориты, режиссеры, которых ты очень любишь, или фильмы, которые ты хотела увидеть? Какие у тебя мысли по поводу конкурсной программы?
— Фильм Леоса Каракса «Holy Motors» несколько лет назад был показан на Московском кинофестивале, мы его смотрели вместе с Кириллом Серебренниковым, но встретились лишь на титрах фильма в самом финале. Обнявшись, мы смотрели на них и продолжали пребывать в полном экстазе от увиденного. Этот момент я запомнила на всю жизнь, поэтому Леоса Каракса я жду больше других. Мне не важно, получит ли фильм «Петровы в гриппе» Пальмовую ветвь. Я считаю, что то, что мы там представлены — это победа, а дальше любое развитие событий будет в любом случае радостным. Я за адекватность в этом смысле. Кстати говоря, у меня сейчас есть свой творческий проект, который меня заводит на победу в Каннах, поэтому в этом смысле меня интересует свой успех (смеется).
— Вообще, кинофестивали — неоднозначная тема. Тебе не кажется, что система, при которой картинам вручают награды а-ля «лучший фильм», немного устарела? Как ты сказала, то, что фильм поехал, это уже здорово, а награды — все равно вещь субъективная.
— Остается верить лишь в то, что люди, которые становятся членами жюри Каннского фестиваля, действительно заслуживают быть на этих местах и говорить о том, что плохо и хорошо, что нравится и не нравится, что лучше, а что хуже. А также надо верить в то, что на Каннский фестиваль попадают действительно достойные картины, из которых сделать однозначный выбор в чью-то пользу очень сложно. Но я считаю, что формулировка «лучший фильм» совсем не устарела и за такую награду, как Пальмовая ветвь, стоит потрудиться и побороться — это все равно знак качества. Во всяком случае, хочется, чтобы хоть какие-то фестивали оставались независимыми ни от кого и ни от чего. Все фильмы за всю историю Каннского фестиваля, обладатели Пальмовой ветви — это действительно потрясающие работы.
— Ты сказала, что ваш фильм в конкурсе — большое событие для России. Как ты думаешь, какое будущее у российской киноиндустрии? Что будет с российским кино — будет ли оно активно развиваться в сторону масс-маркета, или сериалов, или фестивальных фильмов?
— Российское кино уже активно развивается в сторону масс-маркета и сериалов. И пока оно на этом зависнет какое-то время. Я наблюдаю, что, в принципе, это всех устраивает. Настоящий талант и качество — это теперь редкость. И мое личное ощущение: снимать кинокартины в самом полноценном смысле этого слова, собственно, и некому пока за редчайшим исключением.
— В последнее время таких фильмов, которые можно назвать «прорывом», на твой взгляд, не было?
— В глобальном смысле нет.
— Нужен какой-то режиссер или какой-то фильм, который кардинально изменит наше мировоззрение и произведет, грубо говоря, революцию?
— Я не думаю, что нужна революция. Дело точно не в новых формах, а исключительно в содержании. Потому что не надо много: надо немного, но очень качественно. Возможно, дело в каком-то особом даровании, которое как-то ошеломляюще и бесконкурентно проявит себя. Вообще, на мой взгляд, смелость — это главное. Если у тебя есть талант, но нет смелости, это очень сложно. Конечно, нужен какой-то прорыв в теме, и новый герой, и глубина, и амплитуда, и вкус, и чутье, и именно киноталант, и неистовая любовь к киноискусству… и это совсем не то, что предлагается сейчас. Но это все на самом деле из разряда чуда, в которое я очень верю (смеется). Нужен даже не прорыв, который взорвет, а просто фильм, который попадет в душу и сердца всех, и люди откроются, расплывутся в радости и блаженстве и скажут: «Наконец-то!».
— Есть режиссеры, которые по большей части ориентируются на массового зрителя. Им важен широкий продукт, который больше людей поймут. Есть нишевые режиссеры, которые готовы взять немного денег и снять искреннее высказывание, которое, может быть, не будет понятно каждому зрителю. Кирилл Серебренников, по твоему мнению, к какому типу режиссеров относится? С одной стороны, он большой художник, но нельзя сказать, что он снимает для нишевого сегмента. Как бы ты его охарактеризовала?
— Многие режиссеры, которые снимают кино для масс, мечтают снять крутую кинокартину — не обязательно «авторское» кино, а просто что-то, что им не заказали продюсеры. Но в любой ситуации всегда можно проявить свой талант и профессионализм, кайфовать от того, что ты делаешь, экспериментировать и драйвово заниматься своей профессией. Грустно только, что массовое кино снимают в том числе не очень талантливые люди, которые не умеют вообще, может быть, ничего другого снять. Наверное, идеальное кино — это когда оно нравится большему количеству людей, но при этом имеет высокую художественную ценность и является личным авторским высказыванием. Но точно могу сказать, что мне не нравится, когда говорят конкретно про авторское кино: «Народу это не надо!» — да блин, откуда вы знаете, что народу надо? Например, мне кажется, что Кирилл Серебренников снимает очень красивое, понятное многим, актуальное и смелое кино, хотя, возможно, он не самый точный пример, он просто очень талантливый человек.
— Хочется узнать, какая атмосфера царила на площадке «Петровых в гриппе». Как вообще работалось с таким материалом?
— Фильм создавался в любви, в невероятном единении несмотря на естественные сложности во время съемочного процесса. Кирилл не похож ни на кого другого, и все, что происходит у него на площадке и вообще во всем творческом процессе, не похоже ни на что и ни на кого — это абсолютно уникальный процесс, все метафизическое неявное становится видимым и осязаемым, как в фильме «Люси», а ты просто наблюдаешь за этим и становишься свидетелем чуда. Например, когда мы снимали Новогоднюю елку, уже в конце смены нужно было записать звуковые дубли, у нас был гениальный музыкант, который играл на аккордеоне все композиции, звучащие на Новогодней елке в фильме. Кирилл в буквальном смысле дирижировал процессом, а мы все вокруг стояли и не дышали. И возникло абсолютное ощущение перемещения во времени и пространстве. Это одновременно чувствовали все и сразу. Это хотелось длить и длить. И это я называю самой сладкой сердцевиной фрукта. Вот я искал его, и вот я его нашел и нахожусь сейчас там, где должен быть.

Мне кажется, все о таком мечтают. Во-первых, сразу, безусловно, подбираются свои люди — никому ничего не нужно долго объяснять. У нас были подготовки, читки перед съемками, репетиции, и весь этот творческий процесс был очень приятный. Творчество довлело над всеми техническими и производственными моментами. Все время: на подготовке, во время съемок, после смены — звенела какая-то нота, был найден и звучал особый тон даже тогда, когда ничего уже не было в реальности. Все, что касается истории «Петровых в гриппе», для меня можно охарактеризовать так: все фибры моего существа мгновенно открывались и светились, порой на площадке возникали просто гениальные и фантастические моменты, которые запомнились на всю жизнь, и мне кажется, что так у многих, кто принимал участие.
— Это была магия кино?
— Магию кино мы увидим на экране (смеется). Но весь процесс съемок «Петровых в гриппе» — это абсолютная магия. Сюжет — магия, все, что возникало в каждом из нас в связи с конкретной сценой, конкретным местом, это все было насыщенно и подробно. Мне кажется, что так совсем нечасто бывает, но с Кириллом так всегда.
— Есть какие-нибудь смешные истории со съемок?
— Да там много на самом деле было смешных моментов. [Кирилл] невероятно терпеливый человек. Одна история была связана с одной бабушкой. Мы снимали сцену в троллейбусе, было очень холодно, этот весь жуткий грим, и одна бабушка не могла сказать текст, а его было много. И он, когда уже всем понятно, что хочется психануть, просто закрывал глаза и спокойно еще раз просил, еще раз объяснял, еще раз проговаривал этот текст, мы все с ним проговаривали этот текст, и со стороны это, конечно, очень смешно. Блин, там просто что ни день, что ни сцена, всегда было смешно. И актеры выдавали перлы, потому что ты абсолютно отождествляешься с персонажем, с этим погружением в странный материал. Вообще каждый раз, когда Кирилл что-то объясняет и показывает актерам, это гомерически смешно и приводит меня в дикий восторг.
— О чем вообще этот фильм? О чем эта история? Рассказанная как в книге, так и в фильме.
— Знаешь, так как я не видела фильм, я не могу тебе сказать, о чем он (смеется). Это принципиально, потому что монтаж и все такое. Вообще это такая безумная фантасмагория. Есть в фильме парафраз с «Мастером и Маргаритой» Булгакова, когда появляется четыре загадочных героя, но это вообще-то пока тайна и своего рода фишка. Четыре актера постоянно перегримировывались и играли принципиально разных людей: разных по возрастным, социальным и даже половым категориям. И весь этот безумный сюр происходит вокруг двух главных героев. Это фильм с присущим Кириллу чувством юмора, но основная линия, на мой взгляд, это трагедия — личностная трагедия, личностный кризис, кризис поколения, травмы прошлого, в частности, советского и умирающего советского прошлого, которые не могли не искалечить огромное количество людей, судеб, талантливых личностей, даже, казалось бы, в мирное время. Когда автор произведения почти твой ровесник и земляк, возникает еще больше точек соприкосновения, и весь этот сюр, написанный им, — это абсолютно реальная жизнь.
— Я сегодня читала интервью Серебренникова, он говорил, что очень много внимания в фильме уделяется Новому году, то есть травмам, связанным именно с детскими советскими елками.
— Да, это и про прошлое Кирилла, в частности. И он грустно смеялся, когда говорил: «Конечно, каким может вырасти человек, когда в его детстве были такие жуткие новогодние елки в ДК». Я считаю, что это про всех нас: поколение 30-, 40-, и 50-летних людей.
— То есть, про общероссийскую травму? Или это слишком громкое заявление?
— Могу сказать точно, что в своем произведении автор говорит о своей стране.
— Мы разговариваем про адаптацию современного романа. В театре ты играешь и классику тоже. Есть ли, по-твоему, различия между адаптацией современной литературы и классики? В чем тебе больше нравится играть и сниматься?
— Экранизировать классику, мне кажется, очень сложно. Но если ты в себе чувствуешь силы, и тебя прет от какого-нибудь конкретного произведения Достоевского или Бунина, например, — в таком случае, наверное, возможно. Главное — уверенность и понимание, что и про что ты хочешь делать. Говоря короче, снимать по современным произведениям проще, на мой взгляд, а в театре легче ставить классику. Это мое субъективное ощущение, а вообще все зависит от режиссера, кому что близко.
— Какие классические спектакли ты можешь посоветовать абсолютно всем?
— Что касается Серебренникова, у него очень много постановок по классическим произведениям. Он очень круто справляется с классикой. Любой его такой спектакль я могу посоветовать. Он очень хорошо чувствует драматургию, он не делает просто придумки ради придумок, а очень точно слышит какие-то вещи. Считаю хорошей постановкой «Трёх толстяков» Могучего, «Позднюю любовь» и «Дон Жуана» Крымова, «Семейное счастье» по Толстому в театре Петра Фоменко, и на тот же сюжет «Крейцерову сонату» в МХТ А.П. Чехова. Ну и, конечно, «Доброго человека из Сезуана» Бутусова в театре Пушкина. И если еще идет, спектакль «Играем Шиллера» с блистательной Мариной Нееловой в постановке Туминаса и «Братья Карамазовы» Богомолова в МХТ. А еще есть спектакль-фильм «Ваня с 42-ой улицы», который я считаю лучшей постановкой пьесы Чехова «Дядя Ваня».
— На примере Серебренникова, насколько по-разному работает один и тот же человек над спектаклем и над кино?
— Он абсолютно различает, что такое театр и что такое кино, как нужно существовать в театре и как нужно существовать актеру в кино. Кирилл сам говорит, что когда он снимает кино, то ненавидит театр, и когда ставит театр, то ненавидит кино. В кино он раздражается, когда начинаешь играть как на сцене для 4-го яруса зала, потому что в кино все-таки важна документальность существования и безусловная правдивость. Также важна скорость. В театре все-таки есть возможность порепетировать, попробовать, исправить что-то, еще раз попробовать, там больше времени, свободы и возможностей для этого, а в кино — сроки, и Кирилл как режиссер хочет, чтобы все быстренько и сразу делали то, что нужно точно. В театре можно расслабиться и получать удовольствие. Здесь это, конечно, тоже бывает, но чуть меньше. Мне лично не хватает количества киноработ для опыта, благодаря которому я могла бы какие-то вещи делать быстрее, точнее и лучше чувствовать свою природу в кадре.
— А ты чувствуешь себя более скованно в кино?
— Да, когда я работала у Кирилла, дико волновалась. Он мне говорил: «Ты понимаешь, уже все отсняли, смена закончилась, все спать легли, сейчас встанут на следующую смену, а ты все еще повторяешь, как ты это отыграла, ты все еще репетируешь». Он попал в десятку: у меня ужасная рефлексия, и мне все кажется, что можно было лучше, но правда заключается в том, что сцена снята, и шанса уже нет. В этом смысле я понимаю только одно: есть один шанс независимо от количества дублей, это все равно один шанс: сегодня это сделать. Не испугаться, не побояться, попробовать разное, ошибиться и не зажаться от этого. От неуверенности, конечно, не кайфово бывает.
— Ты мечтаешь больше сниматься в кино, чтобы это преодолеть, или тебе наоборот хочется обратно в театр?
— Нет, я не хочу прятаться, я хочу проявить себя в кино по полной.
— Есть ли какой-нибудь проект или режиссер, про которого ты можешь сказать: «Это — роль мечты»?
— Роль мечты — это Джульетта, как бы банально ни звучало, но мечтать о ней я стала довольно поздно, когда уже стала взрослой и до сих пор, наверное, мечтаю. Вообще я люблю Шекспира и мечтаю сыграть любую из его героинь, но, конечно, я мечтаю о древнегреческой трагедии и о фееричной комедии, чтобы все время не уходить со сцены. Это то, что касается театра. А в кино я мечтаю сыграть героиню, в которую просто влюбятся все зрители.
— Какие планы на будущее у тебя, обещания, пожелания?
— Знаешь (смеется), мой коллега по театру Витя Хориняк как-то лихо может сказать, например, даже то, чего никогда не будет или не было, а я так не умею, хотя хочу научиться. Мне кажется, это из серии «не придавать» много важности. Но я, когда строю планы или о чем-то мечтаю, не могу об этом говорить во всеуслышание. Из ближайшего, о чем могу сказать, это планы об участии в поэтическом спектакле на стихи Юлии Соломоновой. Это смешная, хлесткая, модная история в стиле «О чем говорят женщины» в компании с моими подружками — актрисами-звездами. То, что касается киноработ, жду утверждения на роли. Я себе желаю получить Пальмовую ветвь за прекрасную роль в прекрасном фильме (смеется).
— Какие советы ты можешь дать начинающим актерам, актрисам и вообще творческим людям из своего личного опыта?
— Не делать х**** (задумалась). Лучше не сделать ничего, чем сделать дрянь. Не ждать ничего, лезть везде и вообще быть более настойчивым, смелым, коммуникабельным, думать о себе, верить в себя и не быть таким «одиноким художником». Но если ты гений — тогда все в порядке; гении не парятся, что им делать. А если ты не гений, то надо использовать все существующие и несуществующие возможности и шансы и не откладывать на потом.